Де Голль, Черчилль, Рузвельт, Сталин: секреты их взаимодействия

Главы государств перед лицом нацизма. Четыре гиганта, которые вершили судьбы своих народов в темные времена истории. Четыре стратега, которые за несколько месяцев до победы определили развитие мира на пятьдесят лет вперед. Интриги, страсти, эгоизм, интересы. . . Жан Лакутюр (Jean Lacouture), биограф де Голля, рассказывает об этом столкновении титанов сквозь призму жизненного пути генерала. А отрывки из книги американца Джона Мичема (Jon Meacham) содержат ранее не публиковавшиеся свидетельства очевидцев об отношениях между Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным.
8 мая 1945 г. Еще нет полуночи. Штаб советской армии, находящийся совсем недалеко от того места, где неделю назад Гитлер покончил жизнь самоубийством. За столом маршал Жуков, одержавший победу в битве за Берлин, готовится принять торжественную капитуляцию нацистов. Рядом с ним - американский генерал Спаатс (Spaatz), представляющий Эйзенхауэра, маршал Теддер (Tedder) , британский главнокомандующий воздушными силами союзников и. . . генерал де Латтр де Тассиньи (de Lattre de Tassigny), на присутствии которого настоял де Голль.
Его присутствие на этой церемонии было настолько непредвиденным, что пришлось наскоро сшить три тряпки, чтобы вывесить хоть какой-то французский флаг. Когда маршал Вильгельм Кейтель (Wilhelm Keitel), самый яростный приверженец нацизма из всех руководителей III Рейха (позднее его повесят в Нюрнберге), вошел в комнату, размахивая своим маршальским жестом, он буквально зарычал, увидев де Латтра и французский флаг: 'Что? И французы здесь?!'. И вполне возможно, что этому громкому протесту побежденного вторил тихий шепот победителей. Если бы все зависело только от них, русские и американцы вполне обошлись бы без командующего первой французской армией - ведь французы приняли совсем скромное военное участие в свержении III Рейха. Сталин (и Рузвельт поддержал бы его) мог бы сказать свою знаменитую фразу 'а сколько у него дивизий?' не о папе римском, а о французах.
За несколько месяцев до этих событий, Клод Мориак (Claude Mauriac), сидевший в соседнем с де Голлем кабинете, слышал, как тот процитировал (или скорее прорычал) строки из недавно опубликованного стихотворения Поля Клоделя (Paul Claudel), посвященного Франции: 'Я стара, мне много сделали зла/ но я не привыкла к позору. . .'.
К позору? Для генерала, еще больше, чем для поэта, этот позор относится к тому, что было сделано за последние четыре года от имени Франции - от Монтуара до Дранси - а также к тому, как не только враг, но и союзники обращались с его страной.
Франция пала на дно пропасти весной 1943 г., и выбираться из нее пришлось именно с этой точки, а не с июня 1940 г. И в мае 1945 г. французы вернутся и в Реймс и в Берлин.
18 июня 1940 г. у генерала де Голля есть на руках только один козырь: рыцарская поддержка Черчилля. Да, у де Голля нет средств, он в изоляции, без оружия. Но он - признанный союзник человека, который благодаря своему гению и упорству своего народа, со своего маленького острова противостоит Гитлеру в то время, когда Рузвельт молчит, а Сталин сотрудничает с нацистами. А потом - Мерс-эль-Кебир, Дакар, ближневосточный кризис, размолвки по поводу островов Сен-Пьер и Микелон и Мадагаскар, столкновения с Жиро, и везде нищий француз считает делом чести бросить вызов своему могучему соседу, Черчиллю, который во многом зависит от поддержки американцев. 23 мая 1943 г. происходит катастрофа. Рузвельт постоянно источает саркастические замечания в адрес французского вассала, совершающего много лишних телодвижений, а Черчилль, вне себя, пишет своим министрам из Вашингтона: 'Нужно отделаться от де Голля'.
Генерал одинок. Еще больше, чем в июне 1940 г. Свободная Франция, благодаря действиям генералов Леклерка и Кенига, укрепилась в Африке и держится у себя дома, благодаря доблести своих бойцов. Но лишенный британской поддержки, вынужденный просить убежища в Москве, на что может надеяться де Голль? Спасение придет от Энтони Идена. Отказавшись последовать примеру своего старого раздраженного шефа, английский министр иностранных дел спасает положение де Голля: 'человека, который был на стороне Великобритании в 1940 г. нельзя бросить', - объясняет он Черчиллю. Де Голль остается в британской игре. Но продолжает служить мишенью для американских выпадов. Изоляция и практическое отрицание Свободной Франции приняло крайнюю форму на Тегеранской конференции, на которой, в конце ноября 1943 г., в первый раз собрались Рузвельт, Сталин и Черчилль. После высадки союзников в Северной Африке в ноябре 1942 г., разгрома вермахта под Сталинградом и поражения японской армии на Тихом океане в марте 1943 г., в исходе войны можно было не сомневаться. Но как будет устроен послевоенный мир? Какая судьба уготована различным союзникам победителей?
В недавно вышедшей книге 'Франклин и Уинстон' (1), американец Джон Мичем показывает, что Францию и де Голля в Тегеране вспоминали только для того, чтобы в чем-нибудь обвинить. И самым суровым прокурором был, конечно же, Сталин, для которого страна, которая через несколько недель прекратила сопротивление нацистам, не заслуживала никакого уважения. Он считал, что французская руководящая элита 'прогнила до мозга кости'. 'Она отдалась Гитлеру и изо всех сил поддерживала его'. Поэтому с ней можно было не церемониться и было бы 'опасно оставить ей ее старую империю'. . . На это Рузвельту, очарованному советским диктатором, было нечего возразить. Лишь Черчилль заметил, избегая при этом цитировать де Голля, что 'мир без процветающей Франции трудно себе представить'. Но во время последовавшего за беседой ужина, он осознал, пишет Мичем, что 'рядом с русским медведем и американским буйволом Англия - всего лишь маленькая, скромная нация'.
В Тегеране Черчилля ждало еще одно унижение: открытие второго фронта состоится не на Балканах или в Турции, как он того хотел, чтобы перекрыть советским войскам дорогу в Восточную Европу, а в Нормандии. Черчилль испытывал не только горечь стратега, которого обошли, но и верного друга, который видит, как его старого союзника по Атлантическому пакту очаровывает победитель в Сталинградской битве и противник черчиллевских планов.
Высадка союзников в Нормандии 6 июня 1944 г., которая для де Голля, как для 'хозяина' должна была означать возвращение к делам, чуть вновь не отдалила его от происходящих событий. Историки уже тысячи раз пересчитали те <a href="http://cityadspix.com/tsclick-EQB7UABK-SLZKVXTQ?&sa=bonusberry&sa1=&sa2=&sa3=&sa4=&sa5=&bt=20&pt=9<=2&tl=1&im=ODU1NS0wLTE0NDYxNDkwOTItMTcxMzc0NDQ%3D&fid=NDQ1NTUwODk1&kw=%D1%87%D0%B0%D1%81%D1%8B" target="_blank" alt="alltime.ru" title="alltime.ru" style="">часы</a> 4 и 5 июня, когда главе 'временного правительства' Свободной Франции, которого его английские и американские союзники держали в стороне, сообщили, что Францией, как и побежденными странами, будет управлять специальный орган, ей навяжут другую валюту. Возмущенный таким презрением к своей стране, которая принимала все более активное участие в борьбе с фашистами, де Голль восстал против своих защитников: Черчилль угрожает отправить его 'в лондонскую башню' и бросает ему знаменитое: 'Так знайте же! Каждый раз, когда нам придется выбирать между Вами и Рузвельтом, я выберу Рузвельта!' (или 'морской простор' по другим источникам). Но мы знаем, что де Голль никогда не отличался скромностью. И еще меньше - в этот день: ведь разве только что, 3 июня, войска генерала Жюэна (Juin) не приняли важное участие в освобождении Рима?
Когда через час Эйзенхауэр, командующий высадкой, приносит ему текст обращения к французам, который он должен прочитать по радио сразу после высадки, его реакция неудивительна. Он должен будет говорить лишь после королей Норвегии, Голландии и герцога Люксембургского! Такое ощущение, что английский и американский штабы делают все, чтобы его разозлить! Когда де Голль отказывается, Черчилль взрывается, говоря, что речь идет 'о предательстве в самый разгар битвы' и что, послушав генерала, делаешь вывод, что 'Франция заслужила все свалившиеся на нее несчастья'. . .
Несмотря на крики Черчилля, де Голля не 'отправят в Алжир с первым же самолетом в наручниках'. На заре 6 июня, после первых волн атаки, он читает текст - естественно, свой собственный - немного преждевременно заявляя: 'Взошло солнце нашей славы!'. Восемь дней спустя, в Байе, французский народ действительно встречает его как Карла VII, который обошелся без Жанны д'Арк.
И большой освободительный поход вскоре успешно завершится: солдаты Рузвельта и Монтгомери будут умирать за победу над нацизмом на этом континенте, и у Эйзенхауэра хватит благородства для того, чтобы позволить самому большому французскому подразделению освободить Париж.
Но временное правительство, которое 3 июня пришло в Алжире на смену французскому комитету Национального освобождения, будет признано западными союзниками только через пять месяцев - 23 октября 1944 г. Однако, его главу с почестями встречают в Париже и еще двадцати французских городах. А в июле де Голль был торжественно принят в Вашингтоне и Нью-Йорке. 11 ноября 1944 г. де Голль, вокруг которого уже объединились все политические силы страны, принимает у себя Черчилля. Но этот визит чуть не оборачивается катастрофой: генерал почти случайно узнал, что старый Уинстон собирается в Париж. Что? Не обратившись к нему? Он что, считает Францию своей колонией? Властям приказано обращаться с ним как с обычным иностранцем. После разносторонних усилий французских и британских дипломатов, премьер-министра Великобритании все же тепло и торжественно примут в Париже. Де Голль и Черчилль проедут по Елисейским полям под восхищенные возгласы толпы. Старый герой даже прошепчет: 'Это уж слишком. . .'
И тогда, в доверительной обстановке, премьер-министр ее Величества расскажет де Голлю о своей невероятной беседе в Москве, с глазу на глаз со Сталиным, в ходе которой они поделили всю Восточную Европу, подобно двум мошенникам, которые делят добычу. 'В Румынии - 90% русским, 10% - англичанам. В Греции - наоборот. В Югославии - фифти-фифти. . .'. А Польша? - спрашивает де Голль, для которого этот вопрос - один из основных. 'Я получил от Сталина гарантии того, что. . . ' 'Гарантии? От Сталина? Черчилль, наверное, стареет? Через месяц, на встрече с диктатором, де Голль имел возможность убедиться, что речь шла о тех 'гарантиях', которые Польша на протяжении многих веков получала от своего большого восточного соседа.
Нужно отметить, что де Голль, каким бы скромным ни было тогда французское влияние, был единственным из западных лидеров, который попытался остановить сталинскую алчность. В этой поездке в Москву, в конце ноября 1944 г., можно увидеть двойной трюк: сильный играл слабым, а слабый играл свои общественным мнением ('Господа коммунисты, меня принял Сталин. Господа все остальные, я сумел противостоять монстру'). И де Голль на самом деле выстоял, будучи убежденным в том - и это было действительно так, - что эта встреча укрепляет его позиции на переговорах с американцами и англичанами, а также в том, что ненависть Сталина к Германии поможет ему реализовать свои амбиции по контролю над этой страной, о чем так долго мечтали французские короли, - что было совершенно ошибочно и опасно.
Основным вопросом на переговорах де Голля со Сталиным был проект французско-советского пакта, на основе которого Черчилль, позвонив из Лондона, вдруг выразил желание создать Европейскую директорию. Разве это не было неожиданным повышением позиций де Голля, если посмотреть на средства, которыми он располагал тогда? Совсем нет. Он говорит по поводу своих компаньонов: 'нельзя сравнивать наши отношения с Россией, в которых нет никаких разногласий, с отношениями с Англией, в которых наши интересы серьезно расходятся. . .'
Встреча с 'угрюмым царем' завершается пактом, в котором Сталин так и не сумел вырвать у де Голля признание Люблинского комитета, просоветского органа, посредством которого он хотел обеспечить контроль над Польшей. Де Голль согласился на то, чтобы послать в Люблин наблюдателя (это будет Кристиан Фуше), но поскольку он ничего не получил по Германии, он не сделал и никаких уступок по Польше.
Укрепились ли его позиции после этого противостояния? Несомненно. Но для Сталина, который за два года уже привык, что англичане и даже американцы попадаются на его уловки и подчиняются его давлению, этот нахальный француз, которому даже нечего предложить, невыносим. Он не только беден, но еще и нагл. И жаден. . . Его нужно держать в стороне. От Ялты, например.
От саммита к саммиту, добрался ли генерал, наконец, до верхней ступени подиума? В конце 1945 г. много говорят о подготовке к конференции великих держав в Крыму. 25 января 1945 г. де Голль встречается с журналистами. Будет ли он участвовать в конференции? 'Мы слышали, что готовится такая конференция. Францию не приглашали'.
Через два дня в Париж прилетел Гарри Хопкинс (Harry Hopkins), правая рука Рузвельта. Он не скрывает от принимающей стороны, что ни для Вашингтона, ни для Москвы присутствие де Голля в Ялте нежелательно. Хопкинс раскрывает де Голлю секрет антипатии, которую питает к нему Рузвельт: 'После разгрома 1940 г. мы поняли, что Францию можно сбросить со счетов. Каждый день доказывая обратное, вы являетесь живым доказательством нашей ошибки. Это непростительно. . .'. Итак, Франция не будет присутствовать на конференции в Крыму. Многие, в том числе сам генерал де Голль видели в этом повод к скандалу. Будем искренни. Встреча в Ялте была военной конференцией тех, которые считали себя 'клубом 5 миллионов (солдат)'. Сколько могла бы им противопоставить Франция? В десять раз меньше. Меньше, чем поляки или китайцы. . .
Заметим также, что хотя Черчилль и не пытался убедить двух гигантов пригласить Францию, он сам рассчитывал выступать от ее имени. Слишком высокие амбиции? Но на самом деле он и Энтони Иден проявили неподражаемую мудрость и эффективность, добившись для Парижа привилегий, на которые он уже не надеялся - французскую зону оккупации Германии (учрежденную на площади, первоначально отводившейся Великобритании) и четвертое место в комиссии союзников по Берлину. Францию венчали короной победителя.
Но, тем не менее, де Голль не мог согласиться с этим в своих мемуарах. Совершенно ясно, что убежденность Черчилля в том, что восстановленная Франция была необходима для европейского равновесия и являлась лучшим заслоном для укрощения Европы Сталиным, была в Ялте лучшим защитником французских интересов. Но в планы Черчилля не входил раздел Германии, на который надеялся де Голль.
Итак, можно сказать, что Франция выиграла это сражение одним своим отсутствием и вернула себе место в оркестре великих держав. С августа-сентября 1944 г. начинается ее восхождение. На конференции в Думбартон-Оксе она получила место в Совете Безопасности ООН вместе с четырьмя другими постоянными его членами, обладающими правом вето (США, СССР, Великобританией и Китаем). А ведь русские хотели ограничиться тремя местами. Спустя полгода это вхождение Франции в пятерку великих держав было подтверждено в Ялте, потом в Сан-Франциско (26 июня 1945 г.) и, наконец, в уставе ООН, принятом 24 октября.
Это было потрясающее восхождение, которое многим обязано славе де Голля и участию в войне настоящей французской армии. Но это все было бы невозможным без того представления наследников Мазарини и Клемансо о месте Франции в мире, отведенном ей самой географией и историей. И когда главы трех великих держав 17 июля 1945 г., через три месяца после смерти Рузвельта, собрались в Потсдаме, чтобы завершить свое дело, глава Франции не будет возмущаться тем, что его не пригласили. Он воспользуется этим, чтобы свысока говорить о том, что в западном мире все идет кое-как, особенно после поражения Черчилля на выборах, после которого ему пришлось уйти с Даунинг-стрит. Когда воцаряется мир, кому нужны герои?
Де Голль вскоре испытает это на себе. И, однако же. . . Угрозы не прекратились. Де Голлю рассказали, что когда Трумэн спросил у Сталина: 'Маршал, Вы, должно быть, довольны тем, что дошли до Берлина?', тот возразил: 'Да, но ведь царь Александр дошел до Парижа. . .'
(1) изд-во "Randon House".